Однажды ночью, возвращаясь после работы из гража в Вильямсбурге к себе домой на Шипсхедбей , смертельно усталый, сонный Рабинович сидел в пустом вагоне сабвея и разглядывал карту нью-йоркской подземки.
- Где это я – спрашивал он у себя, - где я нахожусь?
На станции под названием Атлантик авеню в вагон, испуганно озираясь, запрыгнул пожилой хасид.
- *** себя, - подумал Рабинович, зная характер этих мест, - что ты здесь делаешь, пейсатый?
Двери закрылись, поезд тронулся, хасид подошел к Рабиновичу и неожиданно спросил:
- Are you jewish?
- Что за вопрос, - разозлился Рабинович, - да я еврей. Почему вы такое спрашиваете. Может быть мне желтую звезду нашить на грудь и на спину!
- Нет, нет, заговорил пейсатый по-русски и умоляюще поднял руки перед лицом, - я не хотел вас рассердить, просто мне страшно одному. Можно я сяду рядом с тобой. Он посмотрел на Рабиновича и поправился: - С вами.
- Садись, - сказал Рабинович.
- Хасид сел рядом, и погрузился в дорожного размера книжку, которую достал из кармана своего лапсердака.
- Что читаем? - спросил Рабинович.
Пейсатый не ответил.
Рабинович посмотрел на него внимательно.
- Эх, в какой стране и в какие времена произошло это переодевание. Ведь не всегда же мы были такие. Эта шляпа, это то ли пальто, то ли длинный пиджак, брючки, ботинки под названием «школьные», рубашка, белая, ****ь, рубашка. Уж если у вас заведено носить белую рубашку под черный лапсердак, то будь любезен, хотя бы раз в день эту рубашку сменить. На воротнике пиджака органика, в бороде остатки кошерного ужина. Читает – губами шевелит, как безграмотная старуха.
Хасид закончил читать, закрыл книжку, поднял на Рабиновича голубые детские глаза и сказал:
- Вы ошибаетесь.
- В чем это еще я ошибаюсь? - спросил Рабинович не без раздражения.
- Во всем, - сказал пейсатый.
Он говорил по-русски чисто, без акцента.
- Где ты так русский выучил? - спросил Рабинович.
- Помнишь, в 74 году, когда ты работал санитаром психбригады на скорой, старшим врачом бригады был врач по фамилии Левин. Маленький такой, жутко картавый, самолюбивый полужидок. Член партии. Ты пошутил однажды при всех: “Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Левин.” А он обиделся и перевел тебя в общую бригаду на месяц. В общей нужно было таскать носилки и ты лишался прибавки за вредность: двенадцать с половиной процентов. Кстати, у тебя моргидж за медаль двенадцать с половиной процентов. Ты не находишь совпадение странным.
После таких необычных речей Рабинович окончательно проснулся, посмотрел на пейсатого с интересом и спросил:
- Вы, собственно говоря, кто будете?
- Я – путешественник. У нас сейчас четный год второго солнца. Время путешествий.
- Инопланетянин, что ли? – спросил Рабинович тупо. После двенадцатичасового шифта в такси напрягаться умственно ему совсем не хотелось.
- Все зависит от того, как вы видите мир. Если в трех измерениях, то объяснять не берусь.
- А этот странный костюмчик на вас, - спросил Рабинович, как мог, иронично.
- Смотрите на это как на униформу, - ответил пейсатый. Да бросьте вы ко мне придираться. Вам не нравится мой внешний вид. В пределах ваших представлений я вообще не материален, могу выглядеть как угодно.
- Ой, кончайте эту гонку, - схватился за голову Рабинович. - Я заебался общаться с сумашедшими. Представляете, сегодня стою на сорок второй и первой на светофоре, возле этого ****ого этого их ООН. Стою жду, вдруг понимаю, что траффик полность стопорнулся. Мертво все стоит. Я уже подумал, ну бля, опять аксидент, Как вдруг появляются... Как вы думаете кто? Палестинцы. Идут от Гранд Централ к ЭфДиАру, как цыгане шумною толпою, хайвей перекрывать. Дохуя, человек тысяча. Детей над головой поднимают, кричат на каком-то языке с такой жуткой агрессивной фонетикой. Менты нихуя с ними не могут сделать. Даже и не пытаются. Я сразу двери в кэбе закрыл, окна поднял. Сижу, пережидаю, стараюсь на них не смотреть. Голову вниз опустил и говорю себе: Не смотри, не смотри, чтобы не раздражать. Увидят, что смотришь, разозлятся и расхуярят тачку. Она хоть и гаражная, но семьсот пятьдесят баксов в ней депозит торчит, назад *** получишь. Вдруг там, в этой беснующей толпе, вижу довольно хорошо стро!
евым образом организованную группу пейсатых, идут шеренгами почти что строевым шагом. Что-то мне подумалось: Kак отряд зеков в столовую. Все одеты одинаково, вот как вы. От такого необычного зрелища я, конечно, прибалдел, потерял над собой контроль, вытаращился и говорю как бы никому: - Клава, я хуею!
Вдруг, один пейсатый отделяется от строя подбегает ко мне и как уебет чем-то по переднему стеклу. Но не разбил.
- А клиент мужик, которого я из ЛаГвардии вез кричит:
- Be careful!
Ну, скажите, как я могу быть осторожным.
Громкоговоритель в вагоне пробормотал вдруг что-то невразумительное и поезд начал набирать скорость. Замелькали названия станций.
- ****ь, что происходит! - воскликнул Рабинович со слезами в голосе. – Суки, они опять поменяли маршрут.
- Нет, Вова, - сказал пейсатый, - просто ты окончательно ****улся.
Но Рабинович пропустил это мимо ушей, бросился к карте сабвея и стал водить пальцем по исцарапанному стеклу.
- ****ь, где же мы сейчас? - бормотал он.
- Что ты там ищешь? – спросил пейсатый.
- Минск, - огрызнулся Рабинович.
- Так вот же он, - показал пейсатый на карте, - сразу же после Борисова.
